Илья Глазунов. Ленинградская весна. 1955
Ленинград, ул. Тюшина, 10 кв. 30... Воронежская выходит к обводному, Тюшина идет параллельно, в 6-этажном доме три окна слева на предпоследнем этаже над срезом крыши — наши. Фото Вовы Буцкого
Отдых в Павловске (вторая половина 50-х): мама, папа, дядя Жоржик, Анна Корниловна (его жена и моя крестная), Наталья Корниловна (ее сестра)
Соколова Анна Михайловна (1891-1968), Нюша, — моя бабушка
Июнь 1956 г., ЦПКиО им. С.М. Кирова. Мама
Илья Глазунов. Новогодняя ночь. Дворник. 1963
Мамина подруга Наталья Корниловна иногда появлялась у нас на Тюшиной совсем не в урочное время. В осенней темноте за Обводным мокрыми дугами сверкали трамваи, за облетевшими тополями акварелью расплывалась неоновая “Ки.от.атр «Север»”, и под фонарями на Лиговке в косом дожде машины то и дело подавали сигналы, когда в квартире раздавался ее нервный поворот барашка. Она в нетерпении накручивала и накручивала звонок, пока мама или бабушка спешили к двери и отодвигали затейливую щеколду. Она долго и непонятно шепталась с мамой; было видно, маме выполнить просьбу противу правил, но и отказать подруге выше всяких сил. Уходила Наталья Корниловна умиротворенной, словно мирские невзгоды навсегда отхлынули от ее берегов.
— Тосенька, пусть от греха у тебя полежит, — говорила она, и они нежно расцеловывались в щечку.
Даже и не знаю, когда я понял смысл регулярно повторяющегося действа. Муж Натальи Корниловны, дядя Костя, был директором гастронома. Свой пост занял еще до войны. В главке числился на хорошем счету, знамена какие-то получал, грамоты. Вот ведь, ставила его в пример в разговорах мама, можно работать и без обвесов и без очередей. Ну, с очередями она, наверняка, горячилась, а обвесы — обвесы... Жил дядя Костя как на минном поле, от ревизии до ревизии. Накануне очередной и наведывалась к нам Наталья Корниловна. Сдавала на хранение не бог весть какие семейные ценности.
С дядей Костей мы выпивали во второй половине семидесятых. По какому-то случаю я оказался у них в гостях, в однокомнатной «хрущевке», где по старой советской традиции на кухне нескончаемо выводил затейливые рулады ослепший от старости кенар. Дядя Костя, уже пенсионер, тоже был подслеповат и сыпал пшено мимо кормушки.
— Вот и все наши накопления, — зачем-то говорил он. — Все возрасты канули, а по-прежнему поет. Замолчит — и нас не станет.
Кенар был ярок и наряден. Даже серые перышки празднично заявляли о себе. Стоило открыть клетку, он безошибочно садился на ближайшее плечо, прочищал горло и цокал от удовольствия, так и не раскрывая бесполезных глаз.
Или я после очередной рюмки набирался наглости или дядю Костю вдруг тянуло на откровенность, только в какой-то неведомый момент разговор с вещей бытовых, обыденных круто сворачивал — не на политику — на торговлю.
— Я у государства никогда копейки не украл, — ударял себя мужицким кулаком в широкую петушиную грудь дядя Костя. — Я трудяга, я профессионал. Мне больно видеть, что происходит...
Наталья Корниловна тишайше появлялась на кухне и клала пухлые, но еще красивые руки ему на плечи. Кенар безошибочно впархивал в раскрытую клетку.
— Все, все, Ната, я спокоен, пожалуйста, не волнуйся. Я только хочу спросить у молодого журналиста...
— Какой с меня спрос, и про журналиста громко — я еще учусь. Хотя чтобы в торговле — и не крали...
— Толик, ты ему верь, он правду говорит. Ладно, мальчики, не ссорьтесь без меня, — И она гордо несла свое старческое тело вон из кухни, к старенькому «Знамени», где который день к ряду демонстрировали первый советский долгоиграющий сериал. Ни великолепный автор сценария, ни режиссер, сумевший собрать замечательную труппу, не спасали от занудства, но зрителя новый жанр приковывал необыкновенно.
Мы, далекие подлинного искусства, в очередной раз чокались.
— ... никогда ни копейки. Но знай, журналист, человека, хоть год отработавшего в торговле, можно без суда и следствия. Выходит, я этого заслужил сорок с лишним раз. Какое? — Больше! Каждую проверку — как у стенки... Я профессионал, я ж обязан знать, где и на чем сэкономить. Усушка-утруска — самое простое. Есть тонкие штуки, до них собственным умом люди опытные доходят. Потому что у настоящего директора всегда должны быть левые деньги. Не министерство, не главк — лично я премировал своих людей. К празднику — дело святое. Кому конвертик — ему деньги нужнее. Кому деликатесов сам отвешу — чтоб семью побаловал, а не зажимал в кулаке. Но зарвался, нахамил покупателю — соси лапу, попался на обвесе, обсчете — ищи другую работу... без суда и следствия.
— Будто бы и не обвешивали в ваши годы...
— Я ж говорю: не умеешь — профессию не позорь...
Мы в очередной раз чокались. На узкой кухонке дядя Костя отодвигал стул, чтобы забраться в холодильник. Он ловко — тончайше — нарезал остатки твердокопченой и водружал свеже слезящуюся поллитровку неведомой в те годы «Посольской». И дальше я с изумлением узнавал устройство современной торговли.
— Понимаешь, я в толк не могу взять, как вообще такое может быть. Когда такое бывало! откуда пошло! Продавец несет — ворует и несет — завсекцией, та — завотделом, а те — директору. Попробовали бы мне сунуть эти чертовы деньги — к японо-матери, без выходного пособия (тарарам)! А нынешние (ети, тарарам) — берут... я не понимаю! Скажи, журналист, что стряслось в мире, что он так бездарно переменился? Почему неумехи двоечники (ети их в душу-бога-мать) оказались вдруг наверху? Попался мне учебник кулинарии современный, читаю: котлеты ужариваются и теряют в весе... Тьфу!
Признаться, весь советский в доску, я не верил ни слову (за исключением матерных и про котлеты, которые, и дураку известно, et cetera). Мало ли чего наплетет пенсионер. Однако знакомая девчонка, учившаяся в торговом и проходившая очередную практику в гастрономе, заверила: истинная правда — именно так все и происходит в социалистической торговле. Даже в магазинах «Ткани», добавляла она. И выпаливала в запале, едва не обидев: разуй глаза, журналист несчастный!
Все равно. Та, по всей видимости, необязательная встреча представляется сегодня в канареечном цвете. Конечно, напрашивается сюда морализирование, я даже примерял уже: не ложится. Потом примерил всплывшее зачем-то из «Марсианских хроник»:
И малиновки трель
выткет звонкий узор... —
с пронзительной концовкой о бренности преходящей минуты:
... Не заметив, что нас уже нет.
Тоже не легло. Ну, и не надо.
Та необязательная встреча представляется нынче в канареечном цвете. Окна крупнопанельного дома выходили на южную сторону, день был прекрасен, и тюлевые занавески, казалось, плавились в золотом мареве. Столетник на подоконнике мог гордиться сочными мясистыми листьями. Пятью этажами ниже, в голом неухоженном дворе, мужики азартно резались в козла. Возможно, это был последний год, когда играли еще не «на интерес». Вернее, весь интерес заключался пока лишь в том, чтобы загнать проигравшую парочку под стол и под дружный хохот заставить петь петухами.
