Вуокса — КОРОТКИЕ ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ НЕ ПО СЛУЧАЮ

В у о к с а, фин. Вуокси (Vuoksi), река в Финляндии и Ленинградской области РСФСР. Длина 156 км (из них в СССР 143 км). Вытекает из озера Сайма, впадает в Ладожское озеро двумя рукавами. Участки русла с многочисленными водопадами и порогами чередуются с озёровидными плёсами. Многоводна и богата рыбой. В верховьях пересекает гряду Салпаусселькя, образуя (в Финляндии) водопад Иматру.

Обычно до базы, придерживаясь правого берега, мы шли часа два, брат, как правило, вырывался вперед и первым, перечеркнув веслом фарватер, оказывался на нашем любимом месте. Обратно хватало полутора — лодка легчала и споро катилась вниз по Течению.

В тот раз по тишайшей рассветной глади мы долетели с Максимом до пристани минут за сорок. Это был рекорд. Взяв на хлебозаводе горячий хлеб, не грех было расслабиться. Автор не преминул пропустить на привокзальной площади стакашку (квасу) и отправить сына съесть мороженое.

Потерянные утренние минуты определили дело на четверть суток вперед.

В проливе, сразу за линией электропередач, за поворотом на плес, нас встретил поднявшийся штормовой ветер. Он шумел на одной надоедливой низкой ноте и вздувал набегающие с барашками волны, которые норовили развернуть лодку поперек. В гребке работала лишь одна рука, на миг отпусти весло — весь путь начинаешь заново. Максим был усажен на самое дно, чтобы уменьшить парусность и улучшить остойчивость. Пацаненок никак не мог понять, почему гребцу надобно подавать черпак с водой.

— Пап, ты сам не можешь напиться? Перегнись через борт…

Лодка нехотя отзывалась на гребки и пробиралась, как кралась по вдоль берега, мелкими трудными шажками, а я преждевремнно прикидывал, где лучше переждать ветродуй. Немыслимо будет развернуть нос по направлению к лагерю, подставив борт ветру и волне. Сдует до самой Ладоги, и хорошо, если не на камни.

Ветер улегся, когда нам, на счастье, до лагеря оставался лишь тот самый поворот через плес. Лодка уткнулась в берег, и тут выше сил оказалось — отпустить весла, к которым за 6 (шесть!) часов руки просто прикипели.

А, вот еще про черпак с водой. Ну, около того. Не помню по имени, один кинематографист на своем семинаре задавал изобразить в нескольких кадрах жуткий мороз. Лучшее решение темы: баба с коромыслом идет по воду, разбивает пихтой лунку, а когда с порожними ведрами возвращается к проруби (пролуби?), та уже успела зарасти…

Направлять «пеллу» в тростник себе дороже. Через пару метров волей не волей вынимаешь весла из скрипящих уключин (самое простое: плесни воды, чтоб не скрипели) и как шестом, работаешь одним. Товарищ тем временем подтягивает за стебли. Но все равно не факт, будто удастся одолеть зеленую преграду. А когда поймешь, что пора на попятный, придется с еще большими усилиями продираться обратно, кормой широкой вперед.

Однажды, правда, посчастливилось сэкономить метров 500, влет пройдя насквозь тугую вязь камыша, и тем более… боком.

Ожидаемый и все же неожиданно, как обычно это происходит, налетевший предгрозовой шквал легко протащил лодку сквозь камыши, словно через аэродинамическую трубу. Испуганный, нет, пожалуй, удрученный, точно, удрученный… опешивший… словом, завидя лодку, меня ждали минут через двадцать и очень беспокоились: на воде гроза не в пример опасна.

Гроза даже еще не успела начаться, лишь первые редкие капли со шлепком жестко прибивали золу в кострище.

P.S. К слову сказать, этой стоянке на Снегире посвящен следующий сюжет; и именно здесь мы подружились с осой...

В тот год мы еще не научились находить себе занятия. Особенно перед тем, когда поставлена последняя точка. Мы скитались вокруг лагеря, подобно сомнамбулам, и знали, что все уже иссякло. Единственное, что следовало сделать, заступить на последнее дежурство. Его мы устраивали исключительно за ради лодки, повод беспокоиться за которую был более чем веский… И тут родилась идея: ну его, дежурство, поехали на всю ночь щук ловить на дорожку.

В середине августа мы плыли по Течению — среди звезд, они сияли повсюду. Время замедлило бег, и капли с весел тягуче летели в созвездия. А одна даже зашипела, достигнув окрестностей до бела раскаленного Альдебарана: это лодка прорезала жидкие заросли тростника. Тростник нисколько не мешал звездам плескаться в Вуоксе сколько им вздумается.

Звездное небо и Течение сделались на эту ночь единым целым — ни начала, ни конца, и только двое лодочников неуместным своим присутствием нарушают установившееся равновесие сред. Впрочем, сдается мне, мирозданию всегда потребны восторженные зрители, которых оно то и дело удивляет своей многогранностью, в чем и здесь не раз еще предоставится случай убедиться.

Вопрос сакраментальный: зрители или соучастники? И второй не менее: а что, у альдебаранцев, растет ли хобот на левом боку? К тому, что на правом — трвиально, тогда как наличие хобота в любом другом месте, увы, наука объяснить бессильна.

Как-то брат, не дождавшись нас, отправился на Вуоксу один, с семьей. Так что эту историю я передаю с его слов, впрочем, легко представляя себе диспозицию. Через пару недель мы разбили палатку на том же берегу, вероятно, видели напротив того же рыбака в моторке, и только с каждым куцым облаком налетавшие дожди были другими. Они поспешно и холодно, одно за другим, проливались крупными каплями. Дело клонилось к осени, хотя раскочегаренное солнце еще не догадывалось об этом.

У брата дождь лил затяжной, и неделю они безвылазно провели в палатке. Как вдруг радостно проглянул вовсю умытый небосвод. Наташка сразу развесила на веревках все сырое, а сырым оказалось абсолютно все, и вдвоем с Денисом они направились к финской мызе по ягоды, набрать не то к обеду, не то к ужину, потому что время за дни невольного затворничества полностью смешалось. Брат впервые запалил костер и кашеварил. Но вот уж все у него сготовилось — осталось позвать ребят.

Вова отсутствовал на берегу минуты четыре, шесть от силы, никак не больше. Он предвкушал скорую рыбалку, снасти для которой давно готовы. Осталось вырубить кол, к которому он будет чалить лодку, он нагнулся за топором, который всегда хранил под палаткой и… только тут он уразумел неожиданно возникший по возвращению на поляну душевный дискомфорт: топор, слава богу, на месте, но ни палатки, ни вещей, ни весел — все чисто!

Рядом на фарватере прежде и в дождь рыбачивший мужик в балахоне суетливо запускал мотор. Что толку кричать и размахивать руками ему во след!

Николай Иванович Чимша-Гималайский чертил план своего имения, и всякий раз у него выходило одно и то ж: дом, огород, крыжовник... Покоя не давала вожделенная ягода — символ довольства и полной устроенности жизни в чеховские времена. Крыжовник, крупный, величиной со сливу, был в большой моде и весьма почитаем, пока не случилась в начале прошлого века напасть. Повсеместно он был выкошен заморской болезнью и славу с тех пор утратил. Вновь выведенные сорта — мелкие, колючие — так и не смогли восстановить былую популярность царь-ягоды.

Похоже, тот, дореволюционный еще, крыжовник произрастал на финской мызе, давно заброшенной, но все еще сохранявшей аромат некогда ухоженной жизни. Хотя от прежнего остались лишь серые фундаменты из скрепленных цементом валунов да буйство давно одичавшего сада, казалось, время не тронуло этих мест. Под ногами угадывались заботливо проложенные дорожки, а воображение довершало картину размеренного достатка. Лишь коснись всего окрест хозяйская рука… Такое вот чувство возникало на той мызе.

И крыжовник, и смородина, и земляника были там никогда ранее невиданных нами размеров. Наверное, потому и вспомнился Николай Иванович Чимша-Гималайский, толи нашедший, толи потерявший свое счастье с тарелкой ягод посередке.

Ночные дежурства мне всегда давались крайне тяжело. Вернее, тут присутствовала одна тонкость. Я свободно дежурил со всеми подряд и в любое время. До той поры, когда черед подходил заступать самому. Тут всякий раз оказывалось, что бороться со сном нет никакой мочи. Исключительно только теперь и совсем-совсем вдруг. Я клевал носом и едва не валился в костер. Я придумывал всевозможные занятия, но каждый раз с огромным трудом размыкал очи, когда сквозь сон прорывались посторонние звуки

и сил не было определить, из сна ли они шли или некто посторонний бродит, или птица вспорхнула — вспорхнула, снялась с ветки, испуганная своим неожиданным и кратким пробуждением. Отгоняя Морфей, я принимался ходить… пока не задремывал на ходу; ноги подгибались, и я едва успевал сохранять равновесие. Правда, однажды все-таки сверзился с нашей скалы. Но даже падение не помогло избавиться от этой злостной зависимости.

Любопытно: сон как рукой снимало, когда наступала пора сдавать колотушку или когда на утренней зорьке ребята вставали рыбачить и в дежурстве отпадала всякая надобность. Тогда на мягкую постель в палатку меня уж не могла загнать никакая сила. Жизнь продолжалась!

О дровах частично написано: как малышня упражнялась с топором. Но мы с братом упражнялись куда как шибче. И чему удивляться: мы же взрослые. А дело так было.

В тот год мы оказались на Вуоксе вдвоем. Лагерь не оставишь без присмотра, одному плавать совершенно неинтересно, а неказистую палатку то и дело сворачивать и ставить на новом месте почему-то оказалось не с руки. Мы безвылазно, но радостно сидели на своем камне. Рыбачили и планомерно наполняли ведро рыбой. Пилили и рубили сушняк для костра. Дров было больше, чем нужно, а поленница росла и росла.

Представьте: конец августа (конец сезона), мимо проплывают возвращающиеся туристы и видят на острове большую поленницу дров. Непременно обращают внимание и на то, что два мужика в четыре руки старательно продолжают заготовку… Не знаю, как проплывающие, а лично я или покрутил бы пальцем у виска или решил, что те дурилы готовятся зазимовать.

Между прочим, эта неосуществимая идея — зазимовать — приходила и нам в голову. Уж больно было хорошо на том острове.

За все наше вуоксинское времяпрепровождение был единственный год, когда от комаров не было никакого спасу. Они одолевали и одолевали, и ни одно средство…

Однажды, проснувшись ночью, я не обнаружил своей собаки. Ой, конечно, не заглодали его эти твари так, что и косточек не осталось, но пса все равно не было. Я выполз из палатки и стал звать: Чарли, Чарли, — нет ответа. Значит, все-таки пропал пес. Ушел и потерялся? украли? что еще могло случиться? От безысходности я бродил в потемках вдоль берега, пока ни наткнулся на собственную лодку.

Чарли был в ней. Он лежал на скамейке и мелко дрожал.

Уже успела упасть роса, лодка была вся мокрая, и псинка тоже была насквозь мокрой, собака замерзла, и потому ее трясло.

«Чарли, ну что ж ты, пойдем греться,» — и он привычно пристроился у левой ноги. Но едва завидев, что я направляюсь к палатке, он остановился и выразительно посмотрел на меня. И сразу же устремился обратно к лодке. Я понял его взгляд: «Лучше порежь меня на мелкие кусочки, только в свою комарильню ступай сам, а я туда ни одной лапой!»

В другую дождливую неделю пришлось просидеть (пролежать) под пленкой. В эти скучные часы я наблюдал за комарами, что вились снаружи: дождь так и не сумел настичь ни одного из них. Родилась гипотеза, которую неплохо было бы просчитать математически: хватит ли комариного ультразвука на то, чтобы всякий раз расщеплять опасно надвигающиеся дождевые капли?

В первый наш «семейный» год на Вуоксе погоды, природы стояли исключительные. Поставив палатку у Бойцовского мыса, мы обнаружили в большом количестве произрастающие окрест белые и красные. Мы выехали всего на два дня (день приезда – день отъезда — один день), и все это время жена поливала шляпки боровиков, что торчали рядом с палаткой, чтобы те успели подрасти до нашего отъезда.

Все дело, однако, портили комары. Они повадились сосать нашу кровушку прям посреди дня, на самом солнцепеке. Но как только опускался вечер, перед самым закатом, можно было наблюдать удивительную картину. На лужайке, на берегу, на любом открытом пространстве комары собирались… в стаю? в кучу? — да нет, они собирались в длинные дымящиеся струи и текли в лес.

Наступало определенное время, отмеренное на часах мироздания, комары отвязывались от тебя и длинной струей утекали глубоко под лесную листву, где уже гнездилась вселенская тьма и где терялся их след. Я попытался было разыскать их под листвой, но все безуспешно, как будто они наглухо закрыли за собой дверь.

Спальник мы использовали как дополнительный матрац — накрывались простынкой, но даже и без нее спать было уютно хорошо, когда рядом в четыре дырочки сопели Лида и Максимка.

У жены зрение не в пример нашему. Она далеко впереди — за кабельтов? — увидала бабочку, плещущуюся над водой. Бабочка, по ее словам, висела на одном месте и перебирала крыльями. Вскоре и я с Максимом обнаружил эту удивительную картину. Лодка наша приближалась, а бабочка не собиралась улетать, что-то неотвязно удерживало ее в той точке — случайного? — пространства.

И не бабочка это вовсе была, а большущая рыбина, которая не то заснула, не то зачем-то решила просушить на солнце свои плавники. Они и трепетали над гладью.

Что касается «просушить» не знаю, а вот уснула она крепко. Я подплыл почти вплотную, рыба стояла под водой и была с пол-лодки, и легко было протянуть руку, чтобы тронуть ее за выставленный напоказ и шевелящийся плавник. Сработал охотничий инстинкт: я медленно вытащил весло из уключины и вдарил что было силы. К счастью — к счастью, — не попал. Минут через пять впереди над водой снова играла на солнце «бабочка». Правда, приблизиться к себе она уже предусмотрительно не давала.

То утро оказалось наказанием за какие-то прежние грехи. Солнце так и не образовалось на востоке, промозглый ветер продувал штормовку, и ни единой поклевки у облюбованного еще вчера камня. Вечером здесь брали окушки вперемешку с густерой, попадалась плотвица и, конечно же, путалась уклейка. Словом, глубина была полна рыбой, теперь же река вымерла. В поисках рыбы я забирался все глубже в камыши, пока не услышал странное «чмок-чмок».

Ребята, и по сею пору не могу сказать (вру безбожно, намеренно), что за сорт рыбы такой, с завидной страстью на границе двух сред обсасывающей стебли камышей. Поймать этих сосунов мне, как ни старался, не удалось. А другой поживы на той зорьке так и не случилось.

Задним числом, с сегодняшней колокольни, нахожу подтверждение давней мысли: человечество так и не освободилось от антропоцентризма. Мир куда как богаче, чем любому из нас представляется. Существование динозавров сейчас — сейчас, сегодня! — закономерней их отсутствия.

Об этой интимной стороне жизни в самом кратце. Брат как-то разоткровенничался на тему «ниже пояса». Толя, — жаловался он, — никак не пойму: дома у меня с пузырем все нормально, а как попадаю на Вуоксу, каждую минуту начинаю бегать. Ха, еще бы! Пачку чая мы обязательно брали с собой, но почти никогда ее не раскрывали. Витаминный чай исключительной вкусноты, я заваривал из разнообразных трав. Кипрей само собой, но в дело шли ягоды и листья брусники, черники, рябины, молодые побеги ели (в очень ограниченном количестве, лишь бы не портили остальной аромат) и хвоща полевого, словом, все, что оказывалось под рукой и что в аптеке в большинстве своем называется «мочегонный сбор».

В этой связи вспоминается первая поездка, в которой участвовал наш Чарли. С вечера ошейник и поводок за ненадобностью были брошены у палатки. На утро наш пес долго ходил кругами и в конце концов не выдержал, начал ныть. Он сидел рядом, ныл и все, просяще вертя головой, жалостливо заглядывал в глаза.

В ответ пес стремглав приносил поводок: «Быстрей пошли гулять». Он не пил мочегонный сбор, но городские привычки не так-то просто преодолеть в себе, когда оказался в новых обстоятельствах.

На зорьке ребята отправились на лодке рыбачить, а я забросил удочку со своего камня. Как обычно, что касается автора, клевала мелюзга. Она трогала червя, грузило, теребила поплавок, в общем, забавлялась в свое удовольствие. Удовольствие рыбака ее нисколечко не интересовало. Я почти задремал, сидя на валуне, когда за ближайшим кустом началось вороханье. Казалось, ондатра — откуда они в тех местах? — безудержно терзает добычу. Что за черт? Непременно надо посмотреть…

В траве на берегу лежал солидного вида — распух на солнце, решил я — подлещик. И именно на него кидалась из воды щука, тыкала носом, но достать не могла. Боже ж ты мой, рыба в реке перевелась, что ли, что щуки готовы вылезти и на падаль кидаются! Размышляя на эту тему, я все ж таки наделал шума, и щука вильнула хвостом, не завершив начатого дела.

Подлещик в две ладони действительно был надут, я попробовал осторожно тронуть его пальцем, когда рыба изогнулась дугой, сверкнула темным серебром, плеснула водой и безвозвратно ушла в глубину. Только тут я понял все происшедшее.

Вот утер бы нос ребятам, если бы руками поймал такую штуку! — думал я. — Что за дурость пришла в голову: щуке тухлятинки захотелось... И еще думал: есть высшая справедливость, что не поймал этого молодца.

В любом случае, восторг не оставлял меня весь день. Хотя мужики не поверили моему рассказу.

Есть такой рассказ — «За спичками», детективного, кажется, плана, но заголовок тут лишь для красного словца. Хотя спички, конечно, как правило, забывают дома. Второе, что забывают, соль. Вот о ней и речь.

С Василевскими на Вуоксе мы оказались без единого грамма соли, хотя правила однозначны: едешь на месяц — берешь пачку, едешь на день — берешь пачку. Первый вечер и день следующий пережили, а дальше — не в моготу. Поездка по близлежащим стоянкам не дала результата: расположившийся по берегам люд с продекларированным правилом знаком не был. Мы наскребли разве что пару помидоров посолить, но зато вошли в раж и в результате даже снялись с лагеря. Задача ставилась четко: соли набрать вдоволь!

У нас было все еще с гулькин нос, когда мы добрались аж до Белечьей. Но это была не пустая поездка: попутно открывались все новые и новые красоты Течения, о которых трудно подозревать, сидя на одном месте. Несколько раз мы рисковали заблудиться в местных шхерах, что вообще-то легче легкого. Не зная фарватера, несколько раз мы едва не разбили лодку о камни. Мы мокли под дождями, потому что берегли палатку, в которой по-всякому должно быть сухо. И мы по крупицам набирали в спичечный коробок соли.

Все старания оказались совершенно напрасными.

На турбазе в Беличьей, в столовой, нам показали на неохватную доверху наполненную алюминиевую кастрюлю: берите сколько надо.

С точки зрения поисков соли это было полное фиаско.

За озером из леса всплыл огненно-красный шар. Напрямую до него было километра три-четыре, никак не больше. Он плавно скользил вверх по пологой дуге, все замедляя скорость и наливаясь серебряным блеском. Под ним, по нашим расчетам, было Синево, небольшая станция под Приозерском. Но какой бы станция ни была маленькой, а шар — он был просто огромен, он запросто мог накрыть и станцию, и прилегающий к ней лес; минут пятнадцать назад так оно, похоже, и было.

В послезакатной тишине и покое картина была грандиозной!

Видимо, обнаружили неопознанный объект и на военном аэродроме в Кузнечном, там запускали турбины, и вскоре два истребителя прошлись над Вуоксой. Впрочем, к НЛО они предусмотрительно не приближались. Вероятно, не лишняя предосторожность: кто знает, что выкинет этот отливающий металлом громадный шар.

Однако ровным счетом ничего больше не происходило, и нам наконец наскучило глазеть на удаляющийся серебристый объект. Нетрудно вообразить сюжет наших последующих рассказов, не догляди мы по какой-либо причине это удивительное зрелище до конца. Восходящая Луна, в десяток раз увеличенная атмосферной линзой, представлялась нам инопланетным кораблем — чем же иным мог быть этот гигантский шар, взлетающий из близкого леса!

Да, господи, жизни не хватит, чтобы рассказать о Вуоксе: о дятле, будившем нас по утрам, и об ужах, которых брат по старой своей привычке носил за пазухой; о песчаном пляже (троим из нашей компании уже не ступать по тому песочку) и поганках, которые по утру изящно несли свои хохолки по водам; о белке, жившей на сосне, и светлячке, который зажигал свой огонек рядом с палаткой; о необычайно душной ночи и о местном «Титанике»; о том, как по недоразумению, ночным дождем неоднократно затапливало ночлег, и о том, как развести в любые погоды-непогоды негаснущий костер; о незваном госте-малолетке, который день к ряду плутал в лесах, и о том, как автор сам заблудился, неверно взяв направление на солнце; как ссорились по сущим пустякам и мирились без всякого на то повода; как отбивались от осы, которая прилетала на обед и норовила заглянуть в рот…

Вот, о той назойливой осе нельзя не сказать отдельно. Она действительно прилетала всякий раз, когда мы садились обедать. Отмахнуться от нее было невозможно, назойливость ее была невыносимой, прихлопнуть ее не поднималась рука. Положение спас брат. Вова взял в щепотку кусочек рыбы и поднес насекомому. Оса уселась и с удовольствием принялась работать челюстями-жвалами. На следующий день ей был предложен кусочек тушенки. Он тоже пришелся по вкусу. Больше оса никого не беспокоила — она летела в обеденный час прямиком к брату, а тот недолго утруждал себя, он заранее клал на тетрадный листок угощение рядом. Так мы и обедали: наша компания и оса, у которой мозги, между прочим, всего два миллиграмма.

Сегодня чесноком никого не удивишь, а в тот год мы его словно впервые увидели. Прежде довольствовались мелкими заморенными зубчиками, а тут перестройка и в связи с нею такая крупная, как яблоко, луковица. Мы взяли килограмм, грех было поступить иначе. Нас было трое, мы ехали на десять дней.

К слову сказать, древнеримские военачальники включали чеснок в паек легионеров, убежденно полагая, что он возбуждает силу и мужество, поднимает энергию и придает храбрость. Сохранилась поговорка того времени: «Чеснок зажигает сердце героя, когда холод его леденит». От римлян чеснок перекочевал к древним германцам и тоже считался у них средством для возбуждения воинского духа. У древних саксов чеснок завоевал себе славу как чудодейственное средство против колдовства. Суеверные люди усердно натирали им подошвы ног и грудь около сердца, а в Венгрии чеснок прятали под тюфячки новорожденных, чтобы запахом отгонять чудодейственную силу.

Килограмм чеснока кончился у нас через неделю. Через три дня к исходу четвертого мы вернулись в город и, поскольку в доме было шаром покати, отправились в магазин. В начале девяностых еще приходилось отстаивать длинные очереди. Но не в том сейчас суть. Женщина, стоявшая впереди, обернулась, скривила лицо и продавила сквозь зубы: «Фу, от кого так чесноком несет!»

Между прочим, это не самый плохой запах. Я, например, и по сей день больше чураюсь разного рода очередей. От них несет полной неустроенностью, что куда как хуже. Ну, тут уж кому что нравится.

Но главное, и по сею пору не иссякло Течение.

Вуокса, август 1985. Чарли, Максим и Вова Буцкие