Максим Буцкий
ПОЛЕННИЦА
И было утро, и был день, и был ветер
Сломанные ребра,
забинтованная рука
и диметилфталат
Максим и Владимир Буцкие,
Дмитрий и Анатолий Василевские
Чарли
(15.05.1986 - 14.09.1999)
Дима и Максим вовсю стараются пилить...
Голыш
Утром ребята отплывали ловить
на соседний,
облюбованный чайкамп, камень
Той жаре
и след
уж простыл
Вуокса по-фински означает просто “течение”… Мы сидим на пологом большом камне. Тут наши две палатки, наш костер и причаленная в стороне от чужих глаз лодка. Мы — трое чудаков, двое детей и пес, лучший из нас.
Солнце в зените и печет как оглашенное. Трое играют в переводного дурака, дети упражняются с дровами, а лучший из нас перемещается по всей глыбе, ища прохладу. Он черный и ему хуже, чем всем остальным. Поэтому когда трое бросают на время карты и, опасливо выставляя ногу, спускаются к спасительной воде, пес разражается отчаянным и радостным лаем.
Купаться он обожает.
Воды он боится.
Лаем он предупреждает каждого, кто вступает в опасную стихию. Он мечется по берегу, не в силах что либо предотвратить, и бросается вслед в пожертвенном прыжке в остужающую прохладу. Он пыхтит, спеша догнать. И пыхтит, вместе с нами поворачивая к берегу. Он трудяга, старательно работает лапами. Он никогда не ошибается: быть рядом с друзьями — это его первейшая необходимость, которой он не манкирует ни в коем случае, никогда.
Трое чудаков снова за картами. Один натягивает на голову мокрую кепку, другой мнет сигарету и чиркает спичкой. Третий считает своим долгом подставлять солнцу каждую клеточку и никак не может решить, как поступать со своим голым задом: прикрывать его или не обращать внимания на то и дело проплывающих байдарочников.
Байдарки проскальзывают мимо быстро. Иное дело — лодки. Они катят реже, но медленней, и сидящие в них люди долго пялят глаза на всю нашу компанию. На то, например, как двое мучаются с очередным поленом.
Парни уже основательно освоились с топором, поэтому не стоит бояться за их ноги. Но кто ж знает об этом. В глазах лодочников, наверняка, можно было бы прочесть и осуждение и кажущуюся опасность. Кабы не солнце и не искрящаяся гладь, затмевающие от нас их лица.
Тем временем черный выбирает для себя новое место... Дудки, и след уж его простыл. Он уже в кустах, там, где по утру выбросилась на берег, спасаясь от щуки, крупная плотвица. На жаре она успела протухнуть, и через минуту радостный пес снова оказывается рядом.
Он благоухает. От кончика заскорузлого носа до обрубка счастливо повиливающего хвоста.
Весь его вид поначалу источает довольство. Впрочем, он быстро приходит в себя. Он понимает, как жестоко ошибся, приблизившись в столь представительном — смокинг, бабочка? — виде к нашей необразованной стае. Он делает заискивающую морду. Он извиняется. Он ждет и готов к порицанию. Он...
Тут невольно придется сказать о его носе, почему он заскорузлый. Бедолага сунул его в духовку, где жарился гусь. Случилось это, естественно, под самый Новый год. Он с воем бежал в спальню, забился глубоко под кровать. Но чуть позднее, без нескольких минут двенадцать, именно там, под кроватью, мы обнаружили исчезнувшего с блюда того самого гуся. Пес с чувством выполненного долга лежал с ним в обнимку и зализывал обожженный нос.
Солнце никак не хочет клониться к закату. Оно стоит на месте. Трое бросают карты. Тот, что с голым задом, берет обмылок и, предвидя развитие событий, успевает ухватить пса, которому теперь не отвертеться: будет мыт, мыт и мыт...
