Принцесса. ХVIII династия.
(1352–1336 до. н. э.)
Египет

В семье писателя.

— Дорогой, боюсь, тебе пора садиться за новый роман!

— Почему, милая?

— Сын жалуется, что ему не из чего делать самолетики...

Просто анекдот

Наконец, рассказ был закончен, и я почувствовал, что очень устал. Я перечитал последний абзац и поднял голову, ища глазами девушку. Но она уже ушла. “Надеюсь, она ушла с хорошим человеком,” — подумал я. И все же мне стало грустно.

Эрнест Хемингуэй.
“Праздник,
который всегда с тобой”

Приятельница побывала в Египте и привезла оттуда, как водится, видео. Снимала, естественно, пирамиды и все, что вокруг. Пирамиды выглядели невзрачно, кругом паслись туристы, изредка в кадр попадал облезлый женского пола верблюд и желтушного цвета солнце. Песку было много, гораздо больше, чем пирамид. Складывалось впечатление, что зимой местные дворники расстарались, а потом, по несчастью, встретились с нашенскими и договорились оставить как есть. Ну его, нехай веет. Нам не привыкать, однако ж обидно за поблекшее в чужих землях запорошенное пылью чужих веков солнце.

Ветер лениво гонял песок от пирамиды к пирамиде, и тем же маршрутом слонялись бесцельные туристы, как бы намеренно не замечавшие скучающую Queen Elisabeth пустыни.

Самое сильное, что приятельнице удалось запечатлеть в том Египте, заскорузлая мумия, с поджаренным лицом и клетчатой повязкой на голове. Мумия звалась бедуином, то есть, по-русски, местным жителем. В объектив она заглянула по недоразумению.

Недостатки видео я решил было списать на неопытность оператора, но приятельница поторопилась уверить: ничего достопримечательного в том Египте действительно нет — на пленке, мол, правда жизни. То есть жисть без режиссерских прикрас и зрительских иллюзий. Без иллюзий вообще. Пирамиды поданы в физиологическом ключе XIX века. Обшарпанные, убогие груды камней. Вот.

Им же по-меньшему четыре тысячи лет, пытался понять я, ставя посередке восклицательный знак. Но в ответ неслось резонное: и тебе по силам представить такую несусветицу лет? Вместе с ногами — 20 (двадцать). Двадцать, и не годом больше.

Самой ей шел, правда, двадцать третий год, а ноги... ну, ноги... ноги длинной во весь ее возраст, вероятно, случайно туточки оказались.

Послушай, урезонивала она, все, что свыше жизни двух поколений, ни в одной черепной коробке не уместится. Твою прабабку мог Пушкин нянчить. С Крыловым прилежная девочка в саду гуляла и, указывая на памятник великому баснописцу, подсказывала сюжеты. Смотрите, сударь, какая смешная мартышка с очками, а вон осел со скрипкой, такой чудной... Но все это уже в другом измерении, ибо — прабабка. Что было, того уже нет. Что есть — может, станется, а может, не станется. Что будет — о том лишь цыганкам известно. Потому, мол, четыре тысячи или всего хотя б этих самых, ну пусть, сорок — какая разница! Пирамидам, считай, не больше, чем любому дому на Невском.

И в философском раздумье — раздумье — приятельница добавляла: однако сохранились они, пожалуй, лучше. К чему относилось последнее замечание, было неясно: пирамиды молодцы или дома плохи... Окончательно она меня запутала.

Египет, по всему видать, оказал отрицательное воздействие на женский организм. Прежде подобных ноток в голосе приятельницы не слышалось.

Они не возводили себе медных пирамид и надгробий железных. Они не оставили по себе наследниками детей своих, которые увековечили бы их имена... Гробницы, воздвигнутые для них, разрушились. Жрецы, совершавшие по ним службы заупокойные, ушли...

Древнеегипетский текст
периода Нового царства

В этой связи в памяти всплывает застарелое, подмеченное не мною, недоразумение.

По всеобщему мнению тех, кто в Хиве не бывал, но о Хиве слыхал, минареты среди того узбекского оазиса поставлены еще в средневековье — во времена Улугбека, Ибн Сины, Беруни, или кого там. Тут прославляли мироздание в поэмах, лечили от проказы и бешенства, звезды отгадывали и обороты планет вычитали с точностью до шестого... третьего знака после запятой, что тоже, между прочим. Предавались и другим усладам.

Ха, дудки. В том смысле, что услады, конечно. Голову от тулова, кол — mille pardons, madame,— ну, не без этого. Нет, исключительно не без услад. Однако башням тамошним на нынешний момент не более ста пятидесяти. Всего-то.

И слава богу.

Посвященному в сие таинство человеку куда комфортнее стоять посреди зажатых глинобитных улочек и жмуриться от источающих цвет и спорящих с небом изразцов. Пусть себе узятся. Пусть себе спорят. При отсутствии умопомрачительной старины куда как легче согласиться с классиком: Хива нам совершенно ни к черту.

Зачем же возить то, что и так во мне, в такую далекую и напрасную Хиву?

Андрей Битов.
“Улетающий Монахов”

Однокашница Василиса каждый год отдыхает в Испании. Она уверяет, в неге проводить свободных две недели больше нигде не представляется возможным. Обращаясь к Хемингуэю, я ее наилучшим образом понимаю: тюбики от губной помады, линялые ошкурки бананов, использованные презервативы, большие и малые нефтяные пятна, банки из-под пепси, яркие апельсины — все это, должно быть, сносит с испанских пляжей и дружно катит в нездешние воды. В северных широтах, где вода густеет от минусовых температур, апельсины особенно хороши.

Алиса...

Нет, оставлю ее на время — расскажу о знакомце. Лет десять тому назад он с приятелями выпускал, кажется на родине Первого мая, в Чикаго, русскоязычную газету с оригинальным названием — “7 дней”. Своего рода Сергей Довлатов в более скромном — позднем — исполнении. Дела у редакции, впрочем, шли совсем неплохо, и Сашке вскоре удалось наскрести на небольшой домишко где-то на атлантическом побережье той самой Испании. В очередной раз мимоходом заглянув в родной Питер он пускался в рассуждения.

— Ты знаешь, старик, — назидательным тоном говаривал он, — я понял, как нужно жить! Без суеты. Понимаешь, не дергайся, не вибрируй... В общем, слушай. Жить нужно в России, работать — в гребаной Америке, а отдыхать, — следовала пауза, — отдыхать только в Испании. На атлантическом побережье.

Как раз на тех берегах сделанные фотографии демонстрировала Василиса.

Она стояла на оглаженной ветрами скале. Океанские ветры, будто раздевая, облепляли ее платьем.

Она смотрела вдаль, туда, где за каймой неба только что скрылись паруса двух колумбовых каравелл.

Последнее обстоятельство подсказывал ее устремленный в нездешние времена взор...

Если бы не тот простор до самого горизонта, я непременно заподозрил бы подлог. Уж больно знакомым казался утес.

Тают без следа

Мальки в морской воде,

Когда пытаешься поймать.

Басе

Мы причаливали к тому зазывному берегу каждый раз, когда плавали по Вуоксе. На самой верхотуре по теплому мху щедрой рукой были рассыпаны крупные иссиня-черные ягоды. Вон и на снимке видна тропинка, которая вскоре свернет к струящимся в высь золотистым стволам. Если следовать ей, как раз и окажешься посреди сладкого черничника, а еще глубже обязательно встретятся тебе богатые островки брусники...

Словом, какая тебе Испания — Карельский перешеек, да и только!

Не тысячи — миллионы лет тому назад, взрывая все окрест, докатился сюда ледник. И схлынул. Оставил нам озера, реки, протоки и разноразмерные валуны. Попробуйте вообразить его сотворяющую мощь и тьму веков, которой он от нас отзанавешен... попробуйте.

Пространство в этом случае выступает как реальность, которая в определенном смысле является высшей по отношению к материальному миру.

Альберт Эйнштейн.
“История теорий
пространства в физике”

Что делать нам в египетских неволях?

Приятельница оказалась там одна. Средства позволяли, но тащить за собой многочисленных поклонников она не пожелала. Как однажды, в порыве души, устроила себе двухуровневую, с лифтом, квартиру, так и тут: на все дела плюнула и взяла путевку. Группа — тургруппа — подчеркивала нарочитое ее уединение.

Хива заметит наше отсутствие, что ли?

У Василисы я не спрашивал, кто фотографировал ее на том берегу. Семейные темы мы, не сговариваясь, обходили. Каждый раз при редких встречах возникающее меж нами поле огораживало нас от бесцельного обмена ничего не значащей информацией. Я лишь спрашивал: почему Испания, а не Курилы, например? Ответ, наверное, и вам известен. В остальном — достаточно взгляда, касания, невольного движения навстречу... которое вовремя — тут же — и прерывается.

Васильковые разливы на Орловщине отдают горечью, а у Вуоксы, Сены, Облы нет кисельных берегов. И Гвадалквигир не крем-сода — напрасная трата сил в любых окрестностях канувших лет.

... Случалось, кончик карандаша ломался в воронке точилки, и тогда ты открывал маленькое лезвие перочинного ножа, чтобы вычистить точилку, или же тщательно заострял карандаш острым лезвием, а затем продевал руку в пропитанные соленым потом ремни рюкзака, вскидывал его, просовывал вторую руку и начинал спускаться к озеру, чувствуя под мокасинами сосновые иглы, а на спине — тяжесть рюкзака.Но тут раздавался чей-то голос...

Эрнест Хемингуэй.
“Праздник,
который всегда с тобой”