Зинаида Серебрякова
(1884-1967)
ЗА ТУАЛЕТОМ. АВТОПОРТРЕТ
1909
Константы Ильдефонс Галчинский
Лирический разговор
— Люблю я тебя
и на солнце. И при свечах.
Люблю,
когда берет наденешь
или шляпу. Или платок.
Люблю тебя и в концерте.
И на перекрестке дорог.
В сирени. В малиннике.
В кленах.
В березовой чаще.
Люблю тебя спящей.
Люблю работящей.
***
— Что ты затосковал?
— Она ушла.
— Кто?
— Женщина.
И не вернется.
Не сядет рядом у стола.
Не разольет нам чай,
не улыбнется;
Пока я не нашел ее следа —
Ни есть, ни спать
спокойно не могу я...
— Брось тосковать.
Что за беда?
Поищем и найдем другую.
....................................................
— Что ты затосковал?
— Она ушла.
— Кто?
— Муза.
Все сидела рядом.
И вдруг ушла,
и даже не могла
Предупредить
хоть словом или взглядом;
Что ни пишу с тех пор —
все бестолочь, вода,
Чернильные
расплывшиеся пятна...
— Брось тосковать.
Что за беда?
Догоним,
приведем обратно.
....................................................
— Что ты затосковал?
— Да так...
Вот фотография
прибита косо.
Дождь на дворе.
Забыл купить табак;
Обшарил стол —
нигде ни папиросы.
Ни день, ни ночь.
Какой-то средний час.
И скучно —
и не знаю, что такое...
— Ну что ж, тоскуй.
На этот раз
Ты пойман
настоящею тоскою.
Жан-Оноре Фрагонар
(1732-1806)
ЗАДВИЖКА
В те давние годы — сколько же прошло? пять или семь? — мы не вылезали из постоянной, изматывающей душу и силы ругани. Мы собачились несколько нескончаемых липких дурных лет. Как это часто бывает, мы бранились по самому уже пустячному поводу, а еще чаще — безо всякого повода вовсе. Все это происходило, наверное, от моей неопытности в семейной жизни и моего, как бы это сказать, — непонимания, недопонимания женщин. Той опытности — дело наживное — откуда было взяться, а что до женщин, женщин... Самые обидные слова — к счастью? — так и не были сказаны, и все как-то само собой рассосалось. Куда-то подевались и ранящие затяжные проклятые полдневные ссоры и тяжкие сентиментальные вечерние примирения, после которых следует короткая быстролетная ночь, и непонимание друг друга куда-то ушло. Началась простая тихая жизнь. Семейная. Без опыта. Хотя, быть может, опыт — опыт, наконец-то, явился, и поэтому я его уже больше никогда не искал. Или... или мы банально махнули друг на друга рукой: живи, мол, как знаешь, мы давно с тобой взрослые люди, так что я тебе не судья и не указчик, но, согласись, и ты мне тоже. Согласились. На удивление, без споров. И зажили как бог на душу положит. То есть остались на том же месте, при себе, при своем, но уже без ссор и без всякого сожаления о том, что так и не состоялось ни в ее, ни в моей жизни, чего мы оба так долго ждали, а оно все не приходило и не приходило, и из-за чего прежде мы оба изо дня в день были во всеоружии.
Не знаю, как и когда это случилось, — однажды утром мы проснулись добрыми друзьями.
— Придешь сегодня пораньше?
Она уже у зеркала, со всеми своими женскими пустяками: расческой, пудреницей, тенями, помадой. Она расчесывается, поправляет рыжую челку. Она делает макияж и кончиком языка — женский профессионализм, доведенный до полного совершенства — довершает перламутровые губы.
— Да, пораньше приду.
Я уже в рубашке и галстуке и носках, но пока еще без брюк — возможно ли взять и забыть их, так в плавках и ринуться на службу?..
— Давай вечером отпразднуем...
Она в последний или предпоследний раз поправляет челку и оценивающе смотрит в зеркале свою работу и столь же профессионально кидает в сумочку расческу, тени, помаду, пудреницу.
— Хорошо, отпразднуем. Я заскочу в магазин. Чего взять?
— Возьми нашей “Тамянки”, помнишь, на теплоходе как славно?.. Ну, посмотри сам. Если хочешь — коньяк, ты же любишь три звездочки.
— И обязательно торт-мороженое.
Я быстро прикидываю, сколько останется на цветы — почем они нынче? — представления не имею.
Мы оба понимаем, что это — новая жизнь — жизнь, начало которой, конечно, не грех так же славно, как когда-то — тому лет пять или семь, — отметить в нашем узком кругу: вдвоем.
